БОРЩ СКВОЗЬ СЛЁЗЫ

Народная опера в 3-х актах

с прологом

ЗАЯВЛЕНИЕ АВТОРА:

Автор заявляет своим читателям и слушателям, что все персонажи этого произведения высосаны им из пальца, другими словами – выдуманы от начала до конца, так что если отдельные слова, мысли, действия и фамилии персонажей совпадают со словами, мыслями, действиями и фамилиями реальных лиц, не надо принимать этого на свой счёт и устраивать автору скандалы. Ничего вы этим не добьётесь. Мои авторские права защищены законом, а с законом – шутки плохи.

Действующие лица:

ПРОЛОГ – баритон

БЕНЯ ГОРОДЕЦКИЙ – владелец продуктового магазина, баритон

ХИЛЯ – его дочь, красавица, сопрано

ИОСИФ – программист, тенор

СЕНЯ (СЕМЁН БОРИСОВИЧ БАРШАЙ) – владелец ресторана, бас

МУЛАТОВ – писатель, бас

МАТИЛЬДА ИОСИФОВНА – повар, меццо-сопрано

ВЕНИАМИН АРКАДЬЕВИЧ – повар, бас

ПЕТЯ – друг СЕНИ, тенор

МИТЯ – друг СЕНИ, баритон

ДАВИД ИЗРАИЛЕВИЧ – друг СЕНИ, бас

РОЗА – официантка в ресторане, сопрано

Покупатели в продуктовом магазине:

СОЛОМОН РУВИМОВИЧ

РОЗЕНФЕЛЬД

КАЦ

ДОДИК

Мистер МИЦЕЛЬМАХЕР

Мадам МИЦЕЛЬМАХЕР

ЦИЛЯ ИСААКОВНА

ГУРЕВИЧ

МИХАИЛ ЛЬВОВИЧ

ФИНКЕЛЬШТЕЙН

Работники и посетители ресторана:

ОФИЦИАНТЫ 1, 2, 3, 4 и 5

ОФИЦИАНТКА СИМА

ГУРФИНКЕЛЬ – инженер, на анэмплойменте

ГОЛЬДЕНГЕРШ – инвалид, на сошиал секюрити

БОРЯ – журналист

ЕФИМ АБРАМОВИЧ

МАНЯ ЛАЗАРЕВНА

АБРАМ СОЛОМОНОВИЧ

БЕРГЕЛЬСОН

Тамада ЗИЛЬБЕРФАРБ

БЕРТА АРКАДЬЕВНА

МИША из оркестра

АРКАДИЙ КОГАН

БЭЛА МАРКОВНА

РАБИНОВИЧ

ГРИША - таксист

ТАКСИСТЫ

ОРКЕСТР

ЕЩЁ ОТ АВТОРА:

Оперу «БОРЩ СКВОЗЬ СЛЁЗЫ» я писал долгими зимними вечерами, после работы, сидя на кухне, под весёлое гудение чайника на газовой плите. Это широкое эпическое полотно, где главным героем является наш великий, могучий, правдивый и свободный эмигрантский народ. Действие оперы происходит в местах, где все мы так любим проводить наши лучшие часы и дни – в русском магазине и в русском же ресторане.

Я очень хотел, чтобы музыку к моей опере написал известный композитор Джузеппе Верди, которого я сильно уважаю, и даже специально поехал в Италию, чтобы с ним договориться, но оказалось, что синьор Верди уже умер, и музыку писать некому. Есть, правда, в Нью-Йорке композитор-эмигрант мистер Шапиро, но оперу он вряд ли потянет. Кончится всё, очевидно, тем, что музыку придётся писать мне самому, хотя необходимые для этого сольфеджио и гармонию я уже изрядно подзабыл, равно как и муз. литературу. Кроме того, у меня нет нотной бумаги, а покупать её – не хочется.

Право первой постановки оперы принадлежит, естественно, Миланскому оперному театру “Teatro alla Scala”, и никому другому я этого права не даю, хоть вы ко мне говорите стихами.

Итак –

ЛИБРЕТТО

Акт первый

Русский продовольственный магазин в большом американском городе на берегу океана. Хозяин магазина БЕНЯ беззаботно раскладывает сыры, колбасы, икру зернистую, пельмени. Его единственная дочь, красавица ХИЛЯ отпускает покупателям свежие и недорогие продукты. Они поют о прекрасной жизни и хороших заработках. Входит писатель МУЛАТОВ. Он покупает пол-фунта орехов и интересуется, как идёт продажа его последней книги. БЕНЯ радостно отвечает, что книгу не покупает никто. МУЛАТОВ расстраивается и уходит. Красавица ХИЛЯ открывает отцу сердечную тайну: ей нравится интересный мужчина, программист ИОСИФ, который носит пальто с каракулевым воротником и часто бывает в магазине. БЕНЯ одобрительно кивает и танцует краковяк. Внезапно в магазин врывается человек в маске и с пистолетом в руках. Он поёт арию «Весь

кеш – ко мне в карман». Это программист ИОСИФ, переодетый бандитом. БЕНЯ замахивается на бандита и убегает за полицией. Тем временем ИОСИФ забирает из кассы деньги, набрасывается на ХИЛЮ и уводит её с собой. Возвращается БЕНЯ без полиции и пиджака. Обнаружив, что бандит увёл ХИЛЮ, он сходит с ума, вешает на двери магазина табличку «Гоинг аут оф бизнес» и, шатаясь, идёт искать вчерашний день.

Акт второй

Кухня русского ресторана «Арарат». На сцене – аромат шашлыков и чахохбили. Доносятся звуки оркестра, исполняющего репертуар. Хозяин ресторана СЕНЯ готовит вкусные блюда и играет в карты со своими друзьями ПЕТЕЙ, МИТЕЙ и ДАВИДОМ ИЗРАИЛЕВИЧЕМ. Идёт крупная игра, на столе много денег, бумажки и мелочь. Официантка РОЗА рассказывает СЕНЕ жуткую историю о том, как некто Герман зверски убил пожилую графиню в советском городе Петербурге. СЕНЯ посылает РОЗУ к такой-то матери. Из ресторана доносится шум: это подрались два эмигранта, один на вэлфэре, а второй – на анэмплоймэнте. Входит писатель МУЛАТОВ. Он съедает пол-фунта орехов и интересуется, как идёт продажа его последней книги. СЕНЯ посылает его к такой же матери. МУЛАТОВ расстраивается и уходит. Игра продолжается. Внезапно на кухне появляется программист ИОСИФ с красавицей ХИЛЕЙ, дочерью БЕНИ. Его шумно приветствуют, он здесь свой человек. СЕНЯ влюбляется в ХИЛЮ и просит ИОСИФА отдать её ему. ИОСИФ не соглашается. Тогда СЕНЯ предлагает сыграть в карты. Он ставит ресторан «Арарат» против Иосифовой ХИЛИ. Начинается роковая игра. У СЕНИ на руках семёрка, валет и дама. Он просит ещё. ИОСИФ даёт ему карту – это восьмёрка. «Хватит!» – поёт счастливый СЕНЯ. ИОСИФ раскрывает свои карты – у него два туза, треф и бубей. «Шлемазл!» – кричит обиженный СЕНЯ, но уже поздно – он проиграл свой ресторан. От обиды СЕНЯ убивает ПЕТЮ, МИТЮ и ДАВИДА ИЗРАИЛЕВИЧА, а сам вешается на хорошей верёвке.

Акт третий

Нарядный зал ресторана «Арарат». Эмигранты празднуют свадьбы, именины, бармицвы. Оркестр играет песню о трёх китайцах. Подвыпившие гости танцуют на столах. В левом углу программист ИОСИФ подсчитывает прибыль от выигранного ресторана. Тут же – красавица ХИЛЯ. Она заметно осунулась и неважно выглядит. «На земле, – объясняет ей ИОСИФ, – весь род – людской». «А хоть ты ко мне стихами говори!» – отвечает ему ХИЛЯ. Вдруг она вздрагивает – она видит, что в залу входит её родной отец БЕНЯ. Его тяжело узнать, такой он несчастный и сумасшедший. БЕНЯ заказывает двести грамм, выпивает и замечает свою дочь. «Где ты ходишь?» – устало спрашивает он, но программист ИОСИФ выгоняет его в шею. Красавица ХИЛЯ протестует и танцует па-де-де. ИОСИФ обещает ей золотые горы и приносит тарелку наваристого борща. ХИЛЯ ест борщ и плачет. Раздаётся шум, звон посуды, крики женщин и детей. Таксист ГРИША дерётся с журналистом БОРЕЙ. Тот что-то ему не так сказал. Официантка РОЗА пытается их разнять. Внезапно ресторан начинает гореть – это мстительный БЕНЯ сбегал за керосином и поджёг ресторан. Паника. ИОСИФ пытается вытащить сейф и холодильник, но падает и медленно сгорает. Красавице ХИЛЕ удаётся бежать, захватив имеющуюся выручку. БЕНЯ тепло встречает её и говорит: «Идём отсюда!» Ресторан продолжает гореть, пока от него не остаются одни головешки. Гибнет восемнадцать человек, шесть тяжело пострадали. Входит писатель МУЛАТОВ, поднимает с полу пол-фунта орехов и интересуется, как идёт продажа его последней книги. Но разговаривать уже не с кем. Мулатов расстраивается и уходит.

АКТ ПЕРВЫЙ

(Занавес ещё закрыт, но зрители сидят уже на своих местах и предвкушают большое удовольствие. Шутка сказать – опера! Это вам не концерт Бориса Сичкина с участием Вадима Консона. Мужчины в костюмах модного покроя, женщины – в дорогих, но элегантных платьях от Кристиана Диора. В зале – густой запах французских духов Шанель № 7 и различных сортов коньяка. Опера!

Оркестр сидит в оркестровой яме. Неприятно об этом говорить, но – такова традиция. Ничего хорошего в этом, конечно, нет – усадить заслуженнных и уважаемых музыкантов в яму, куда не проникает солнечный свет. С другой стороны, если поместить их на сцену, то не останется места для исполнителей-солистов. Сцена не резиновая. Музыканты уже настроили свои инструменты и с нетерпением ожидают дирижёра.

Из боковой двери в яме стремительно выходит дирижёр и напрвляется к своему месту в центре ямы, несколько на возвышении, где на пюпитре лежит партитура оперы. Пюпитр, партитура – слова, известные каждому культурному человеку. Если кто-нибудь этих слов не знает – может вообще в оперу не ходить. Дирижёр подаёт руку концертмейстеру первых скрипок, здоровается с ним, всем прочим вежливо кивает.

Концертмейстер первых скрипок – естественно, еврей. Это тоже традиция, соблюдаемая во всех без исключения оркестрах мира. Нет никакого смысла эту традицию нарушать.

Дирижёр поднимает руки, давая сигнал музыкантам, и начинается увертюра к опере. Увертюра – это музыкальное вступление. Каждая приличная опера имеет увертюру. Вспомните оперы «Кармен» или «Цывильский Серульник». Некоторые увертюры живут отдельной от оперы жизнью. Например – увертюра к опере Россини «Сорока-воровка». Об этой опере никто не имеет ни малейшего понятия, зато увертюру к ней передают по радио три-четыре раза в день, её напевают и насвистывают во всех странах мира.

Увертюра к нашей опере отдельной жизнью жить не будет, это мы обещаем. Ещё чего нехватало!..

Кончается увертюра, и перед закрытым занавесом появляется ПРОЛОГ –

нестарый ещё мужчина в сером ратиновом пальто и пыжиковой шапке. ПРОЛОГ – это такой персонаж, который призывает зрителей сидеть тихо и не действовать исполнителям на нервы.)

ПРОЛОГ:

Дорогие господа,

уважаемые дамы,

Ромы, Фимы и Абрамы,

к нам пришедшие сюда!

Мы покажем вам сейчас

эпизод житейской драмы,

вам от этого не будет

ни малейшего вреда.

В жизни множество дорог,

что суровы и тернисты.

Кто-то скажет мне «Катись ты!»

и не пустит на порог.

Нас не надо осуждать

лишь за то, что мы артисты –

каждый крутится, как может,

каждый гложет свой пирог.

Не для красного словца

мы волнуемся и плачем.

Вам – немым,

глухим,

незрячим –

наши мысли и сердца!

А поскольку ваш билет

в кассе полностью оплачен,

вы не рыпайтесь отсюда

и сидите до конца.

Нет, не выдумка, но факт!

Машет палочкой маэстро.

Модерато или престо –

безразлично, лишь бы в такт.

Все солисты начеку,

громче музыка оркестра!

Дайте занавес, ребята –

начинаем первый акт!..

(Открывается занавес. На сцене – торговый зал русского продовольственного магазина в большом американском городе на берегу океана. Хозяин магазина БЕНЯ отпускает покупателям свежие и ннедорогие продукты. Покупатели оживлённо переговариваются друг с другом, ссорятся, стоят в очереди. Где вы видели русский магазин без очереди?..)

ХОР:

Не к Бениной маме,

не к Бениной тёте,

не к Бениной бабушке ста восемнадцати лет –

когда вам захочется кушать,

вы к Бене идёте,

и Беня нарежет вам свежий куриный рулет.

У нашего Бени

такие пельмени,

такие пельмени, что только варить на плите.

Не будет у вас

ни расстройства от них, ни мигрени,

а будет приятно и долго урчать в животе.

Селёдка и шпроты,

сушёные фрукты,

оближете пальчики, и не отсохнет рука.

В Советском Союзе

когда-то такие продукты

давали по списку заслуженным членам ЦК.

Пускай вы богаты,

пускай вы в почёте,

но всё же идёте не раз, и не два, а стократ –

не к Бениной маме

и даже не к Бениной тёте,

а к Бене, который вам друг, и товарищ, и брат!..

СОЛОМОН РУВИМОВИЧ (у прилавка):

Две баночки сайры

для дочери Сарры,

горчицы и хрона

для зятя Арона,

кусок буженины

для тёщи Фаины,

журнал «Панорама»

для тестя Абрама!

Пускай они кушают все эти штуки

и будут здоровы на долгие годы!

А мне – минеральной воды «Ессентуки»,

пол-фунта изюма и пачечку соды…

РОЗЕНФЕЛЬД:

Язык – объеденье,

балык – объеденье,

слоёное тесто с начинкой внутри!

Когда бы не язвы моей прободенье,

я ел бы с утра до вечерней зари.

Я ел бы форшмак, лососину и печень,

под чешское пиво вкушал бы тарань,

но в тюрьмах желудок мой был искалечен,

и ты меня, Беня, улыбкой не рань.

К сырам и колбасам спешу на свиданье,

весёлый, предпраздничный и молодой.

Мой друг, никакое прелюбодеянье

не может сравниться с российской едой!..

КАЦ:

Где наш любимый хлебный квас?

Нету.

Ветчино-рубленых колбас –

нету.

Пшена, ухи, окороков,

грога,

зато невеж и дураков –

много.

Вот я питаюсь поутру

крошкой,

а дураки гребут икру

ложкой.

У них на праздничном столе –

яства,

а у меня одни лишь ле-

карства.

Невежи водку хлещут из

рога,

а у меня от водки из-

жога.

Урвать бы где-то тысяч пять

кешем,

я мог бы всех их посылать

к лешим!

Мистер МИЦЕЛЬМАХЕР (ДОДИКУ):

А я вам говорю – попробуйте угря!

Взгляните на него – он весь такой копчёный!

Конечно, вы талант,

конечно, вы учёный,

но ваши сорок лет вы прожили зазря.

Послушайте меня, не будьте идиот!

Он тает на губах,

клянусь здоровьем дочек!

Возьмите, дорогой,

попробуйте кусочек,

не бойтесь – ничего от вас не отпадёт!

Мадам МИЦЕЛЬМАХЕР (тому же ДОДИКУ):

Я тоже говорю, что угорь – это вещь!

А лишь бы что жевать –

так жвачка в автомате.

ДОДИК:

Но я сюда пришёл купить леща в томате!

Спросите у него – почём сегодня лещ?

ЦИЛЯ ИСААКОВНА:

Нарежьте мне, Беня,

два фунта московской колбаски.

ГУРЕВИЧ:

Позвольте, гражданочка,

что вы толкаетесь, что?

Вы тут не стояли,

не надо рассказывать сказки!

ЦИЛЯ ИСААКОВНА:

Я лично за этим товарищем в сером пальто!

МИХАИЛ ЛЬВОВИЧ:

Я с бабою базарящей

не спорю никогда.

Нашла себе товарищей!

Мы все тут – господа.

ЦИЛЯ ИСААКОВНА:

Держите меня,

а не то я скончаюсь от смеха!

Позвольте мне сделать

вам горький, но честный упрёк.

Вы кто – Магомаев?

Кобзон?

Или, может быть, Пьеха?

Чего вы, как бочка, становитесь здесь поперёк?..

ГУРЕВИЧ:

Я на вас удивляюсь, гражданка,

почему вы браните меня?

Вы, по-видимому, киевлянка,

и в Одессе не жили ни дня.

Если б вы побывали в Одессе,

на Фонтан бы сходили Большой,

вы бы сразу прибавили в весе

и окрепли лицом и душой.

Я там жил в коммунальной квартире,

вид соседей мне радовал глаз.

Восемь лампочек в тесном сортире

освещали один унитаз.

Я на кухне накачивал примус,

много мыслей держал в голове,

и в кафе под названьем «Гамбринус»

опрокидывал рюмочку-две.

А с утра я гулял по Привозу –

сколько там я оставил корней!..

Там я встретил красавицу Розу,

но давайте не будем о ней.

После Розы мне нравилась Дора,

я ей долго носил трикотаж…

Восемь классов и два коридора –

вот и весь мой учёный багаж.

Я был тоже трудящимся классом,

мне никто не кричал «господин»,

я заведовал рыбой и мясом

в гастрономе сто сорок один.

Много видывал всяческих видов,

мог не раз ошибиться и сесть.

Участковый товарищ Демидов

отдавал мне, как равному, честь.

Мне завидовать будут едва ли,

даже, может быть, наоборот…

Вы, гражданочка, здесь не стояли,

как же я пропущу вас вперёд?

Ну, а если порядки такие

вам наносят сердечный удар –

поезжайте в ваш солнечный Киев

и ходите на Житний базар!..

БЕНЯ:

Прекратите, Гуревич!

Довольно тут арии петь!

Пусть одесский Привоз

вам навеки приятен и сладок –

это мой магазин,

и извольте, пожалуйста, впредь

соблюдать до конца

установленный мною порядок!

ХОР:

Он дело говорит! Наш Беня – молодец!

Культура так и прёт из Бениной натуры!

ДОДИК:

Но я сюда пришёл совсем не для культуры!

Культура подождёт.

Мне нужен холодец!..

БЕНЯ:

Я – Беня Городецкий,

гляжу на мир с тоской.

Я раньше был советский,

теперь я никакой.

От хамства и от пьянства

уехал на авось.

Но получить гражданство

ещё не довелось.

Я львовский уроженец,

и там же с давних пор

работал как снабженец

в артели «Бытприбор».

Прибор – туда, прибор – сюда,

невольно станешь вором.

Но я в той жизни, господа,

ложил на всё с прибором!..

ХОР:

Как мусор из-под веничка,

о нём летит молва.

Ах, Беня, Беня, Беничка,

большая голова!

Кормёжки многоразовой

для нас не пожалей!

Давай, давай, рассказывай,

вали на пять рублей!..

БЕНЯ:

Приехал в эти Штаты,

кругом чужой народ –

испанцы и мулаты,

а также всякий сброд.

Но сам я – не бездельник,

без дела – как без крыл!

Скопил немного денег

и магазин открыл.

Теперь статью другую,

судьба, мне не пиши.

Живу себе, торгую,

имею барыши.

Товар – туда, товар – сюда,

гурманам и обжорам.

Я в этой жизни, господа,

ложил на всё с прибором!..

ХОР:

А после понедельничка –

и вторник, и среда.

Ах, Беня, Беня, Беничка,

вкусна твоя еда!

Мы на плите на газовой

нажарим трюфелей.

Давай, давай, рассказывай,

вали на пять рублей!..

БЕНЯ:

Не меряйте меня на свой худой аршин.

Уже четвёртый год я с вас гоню монету.

Казалось бы, достиг сияющих вершин,

а счастья на земле как не было, так нету.

Что слава и хвала? Что деньги? Только пыль.

Я плюнул бы давно на горы изобилья,

когда б не дочь моя – красавица Рахиль,

звезда моей души, божественная Хиля.

Единственная дочь, отрада для отца,

без матери она росла, как подорожник.

Картину на заказ писал с её лица

Абраша Мендельсон, известнейший художник.

Она не будет знать ни горя, ни забот,

чиста и весела, одета и обута.

Я таю, как свеча, когда она поёт,

и солнце из-за туч является как-будто.

Дай Бог её держать подальше от греха,

от города, что стал Содомом и Гоморрой.

Дай Бог мне её найти такого жениха,

который будет ей надеждой и опорой!..

ФИНКЕЛЬШТЕЙН:

Есть у меня давно уж на примете

завидный, замечательный жених,

но, правда, у него жена и дети,

и надо, чтобы он ушёл от них.

Он жил в Москве, на самом на Арбате,

не то что из каких-нибудь Одесс.

Работает на мясокомбинате

и ездит на машине «Мерседес».

ГУРЕВИЧ:

Ах, вам не нравится Одесса?

Вы, извиняюсь, просто нат.

А ваш жених – большой повеса

и на минуточку женат!

Вот у меня племянник Сёма –

как говорится, силь ву пле.

Он может из металлолома

собрать машину «Шевроле».

Такого редкого таланта

не купишь даже и на кеш.

Он говорит на эсперанто

и понимает бангладеш!

Теперь он учит суахили

и сам играет на кларнет.

Чем не жених для вашей Хили?

Как говорится, лучше нет!..

БЕНЯ:

Ваш Сёма не стоит и ломаный цент.

Чтоб вам это в ухо влетело,

позвольте сказать вам, как интеллигент:

не ваше собачее дело!

(Пояляется Бенина дочь – ХИЛЯ, юная девушка привлекательной наружности).

ХОР:

А вот и Хиля! Вот она сама!

Красавица!

Дай Бог ей мужа вскоре!

И если суждено ей в жизни горе,

пусть это будет горе от ума!..

ХИЛЯ:

Как птичка шаловливая,

как вешняя струя,

весёлая, счастливая,

живу на свете я.

Кухарка и уборщица,

мне труд всегда к лицу,

я – верная помощница

усталому отцу.

Своею ручкой белою

на радость старику

вареников наделаю,

рулетов напеку.

Чтоб вы тут деньги тратили

для дома и семьи,

родные покупатели,

приятели мои!

БЕНЯ:

Хиля, души моей сладостный мёд!

ХИЛЯ:

Папа, мой добрый и верный товарищ!

(ВМЕСТЕ):

Бизнес хороший даёт оборот!

БЕНЯ:

Ты мне на завтра пельменей наваришь!

(ВМЕСТЕ):

Сколько волнений и сколько тревог!

Знаем – ничто не даётся задаром!

БЕНЯ:

Утром привозят кефир и творог.

ХИЛЯ:

Полки завалены свежим товаром.

(ВМЕСТЕ):

И всё налажено,

наглажено,

ухожено,

прилавки ломятся,

и с прибылью денёк.

А нам положено

заманивать прохожего –

давай, родимый,

заходи на огонёк!..

(Покупатели потихоньку расходятся. Пока они расходятся, в оркестре звучит приятная и мелодичная музыка, и мы имеем пару минут, чтобы сделать небольшое, но важное замечание.

По лицам некоторых зрителей видно, что они – в недоумении: почему это герои нашей драмы всё время поют, вместо того, чтобы разговаривать нормальным человеческим языком? Ответим: некоторые зрители – просто дураки! Опера – это такое произведение искусства, где все персонажи поют, в отличие от балета, где все персонажи танцуют, или от комедии, где те же персонажи говорят неестественными голосами. Птицы, например, поют, и никого это не удивляет. Конечно, и в нашей опере солисты могли бы не петь, а разговаривать, но спрашивается: а для чего они все учились в консерваториях? Если кому-то не нравится пение – пусть катится на все четыре стороны. Не в оперу им надо ходить, а в другое место. Но – тихо, действие продолжается.

В магазин входит писатель МУЛАТОВ).

МУЛАТОВ:

Как всё печально в этом мире!

На стенах – пятна от дождя.

Собака ходит по квартире

и гадит где ни попадя.

На ужин – гречневая каша.

Жена бранится сгоряча,

за что – не знаю, а мамаша

всё время требует врача.

У сына – радостное детство,

и он мне тем, должно быть, мил,

что по причине малолетства

ещё отцу не нахамил.

Вы мне скажите, Беня, кстати –

к чему любовь, к чему талант?

Что из того, что я писатель,

а вы, простите, коммерсант?

Я, к сожалению, не Чехов,

а вы – богач, но не совсем.

Пожалуй, свесьте мне орехов,

пол-фунта, больше я не съем.

БЕНЯ:

Дай Бог, чтоб нам обоим от счастья перепало!

Конечно, я не Ротшильд, но жаловаться грех.

Вы – человек известный, а кушаете мало!

Свиная отбивная полезней, чем орех.

Картошечки нажарить, селёдочку и пиво!..

Но вы меня простите, я человек простой.

Читал я ваши книги. Вы пишете красиво.

я думаю – не хуже, чем даже Лев Толстой.

МУЛАТОВ:

Ах, Беня, жизнь черна, как сажа,

бороться с нею нету сил!

А кстати, как идёт продажа

тех книг, что я вам заносил?

БЕНЯ:

Судьба играет чижик-пыжик!..

Я вам отвечу, как родной.

Вы дали мне двенадцать книжек,

но я не продал ни одной.

Народ, вы знаете, со сдвигом,

живёт, как дикий зверь в лесу.

Он даже самым лучшим книгам

предпочитает колбасу.

О чём он думает? О сыре.

Что любит он? Московский квас.

МУЛАТОВ:

Как всё печально в этом мире!

За что, Господь, караешь нас?..

(МУЛАТОВ расстраивается и уходит.

В магазине остаются БЕНЯ и ХИЛЯ).

БЕНЯ:

Ты росла, как прекрасный цветок,

ты ходила в кино и в концерты.

Я тебя, как сберкнижку, берёг,

с каждым днём нарастают проценты.

Ты красива, умна и горда,

обеспечена мною к тому же,

но пришло это время, когда

надо срочно подумать о муже.

Чтобы был он здоров и красив,

не какой-нибудь плут и огрызок,

чтоб тебя на руках он носил,

был духовно понятен и близок.

Я тебя не отдам подлецу,

пусть он даже – работник искусства!

Ты раскрой своё сердце отцу,

не таи свои мысли и чувства.

Я тебя наставлял, почему

ни в любви, ни в покупке матраца,

ни в торговых делах – никому

совершенно нельзя доверяться.

Сколько юных сгорело сердец!

Чтоб тебе не пропасть ненароком,

твой любимый и добрый отец

зорко смотрит недремлющим оком!..

ХИЛЯ:

Опять печаль, опять тревога…

Скажи, отец, до коих пор?

Я не дитя, и, ради Бога,

оставим этот разговор.

БЕНЯ:

О дочь моя, хамить не надо!

Не горячись, не прекословь.

Ты бессердечна!

Вот награда

за жизнь, и слёзы, и любовь!..

Уйди, печаль, уймись, кручина!…

ХИЛЯ:

Отец, любовь – не ветчина.

Заходит к нам один мужчина,

я им одним увлечена.

БЕНЯ:

Но кто?

ХИЛЯ:

Его зовут Иосиф.

Лишь переступит он порог,

я, покупателей забросив,

бегу к нему, не чуя ног.

Как солнца луч на небе чистом,

он сам душою прям и чист.

Сперва работал программистом,

теперь он – старший программист.

Хорош собой, глядит по-царски,

ему дают большой оклад.

Он покупает сыр швейцарский

и в шоколаде мармелад.

Ему я тоже не противна!

Как светлый ангел, он возник

в пальто из тёмного ратина,

каракулевый воротник…

Я полюбить его могла бы!..

БЕНЯ:

Судьба вняла моим слезам!

Твои слова по сердцу папы

текут, как рижеский бальзам!

ХИЛЯ:

Иосиф! На сердце тревожно и сладко,

я мелко дрожу, как осиновый лист…

БЕНЯ:

Дай Бог вам любви и большого достатка!

Я очень доволен, что он – программист.

ХИЛЯ:

Любимого имени нежные звуки,

как спелые яблочки в райском саду…

БЕНЯ:

Мы свадьбу сыграем, появятся внуки,

я их в зоопарк и в музей поведу…

Назову тебя невестой

и отправлю под венец!

Будет музыка оркестра,

будет счастлив твой отец!

Всё работа и работа,

прозябаешь, как червяк.

Мы с тобой давненько что-то

не плясали краковяк!…

(БЕНЯ лихо танцует краковяк. Вы спросите: почему краковяк? Ответим:

а чем вам не нравится краковяк? ХИЛЯ радостно глядит на отца.

Внезапно распахивается дверь, и в магазин влетает грабитель с пистолетом в руке. На его лице – маска. Скажем по секрету, что это – программист ИОСИФ, переодетый бандитом, но БЕНЯ и ХИЛЯ об этом ещё не знают. Зрители, кстати, тоже).

ИОСИФ:

Донт мув!

БЕНЯ:

А это что за шут?

ИОСИФ:

Ю си зе ган? Стэй стил энд воч ит!

БЕНЯ:

Не понимаю, что он хочет.

Ай даз нот инглиш андэрстуд.

ХИЛЯ:

Отец, он выстрелит, молчи!

ИОСИФ:

Кип сайлэнт, мэн, ай вонт ёр мани!

ХИЛЯ:

Где ключ от кассы?

ИОСИФ:

Здесь, в кармане.

А как по-ихнему ключи?

ХИЛЯ:

Отец!

ИОСИФ:

Булшит.

БЕНЯ:

Дурак и псих!

ИОСИФ:

Молчите оба, и ни звука!

Где ключ от кассы?

БЕНЯ:

Ах ты, сука!

Ты русский, значит? На своих?

(ИОСИФ набрасывается на БЕНЮ и пытается отнять у него ключи).

ИОСИФ:

Давай ключи!

БЕНЯ:

Не дам, хоть режь!

ИОСИФ:

Убью!

БЕНЯ:

Бандит!

ИОСИФ:

Ключи от кассы!

Мне не нужны твои колбасы,

и сыр не нужен – только кеш!..

(ИОСИФ отнимает у БЕНИ ключи, отпирает кассу и рассовывает

деньги по карманам).

ИОСИФ:

Затасканные доллары,

валюта из валют!

Они нам кружат головы,

забыться не дают.

Мечты неразделённые,

отрава и дурман,

красивые, зелёные…

Весь кеш – ко мне в карман!

Нам совесть не помеха ли?

Так было испокон.

Мы в джунгли переехали,

а в джунглях – свой закон.

Зачем учёт на всё вести –

где правда, где обман?..

И без зазренья совести

весь кеш – ко мне в карман!

Без устали завидую

тому, кто стал богат.

С душевною обидою

я граблю всех подряд.

Уже из жизни выбыли

и Кац, и Куперман.

Гоните ваши прибыли!

Весь кеш – ко мне в карман!

Небось, не окачуришься,

останешься живой.

Возьмёшь своё с иншуренса,

и, может быть, с лихвой.

Ну, нету в кассе выручки,

подумаешь, каман!

Но нет и в сердце дырочки…

Весь кеш – ко мне в карман!

БЕНЯ (совершенно подавленный происходящим):

Ой, караул!

Плохие новости…

И, как нарочно, в дверь сквозит…

Убийца!

Ни стыда, ни совести.

Кого ты грабишь, паразит?..

Несчастья не было – так вот оно!

На сердце боль, в глазах туман…

И то, что честно заработано,

идёт грабителю в карман!..

Теперь мне, босому и голому,

придётся сохнуть на корню.

Свою натруженную голову

куда теперь я прислоню?

Как посмотрю в чужие лица я?

Кому скажу свою беду?..

Спасайте, люди!

Где полиция?..

Не бойся, Хиля, я приду!..

(БЕНЯ хватает пиджак и выбегает из магазина. ИОСИФ устало снимает маску с лица. ХИЛЯ внимательно смотрит на него).

ИОСИФ:

Ну вот, сейчас придут менты.

Пора идти. Полны карманы.

Я денег ждал, как с неба манны.

Пора.

ХИЛЯ:

Иосиф, это ты?

ИОСИФ:

Уеду в дальние края,

здоровье хрупкое калеча…

ХИЛЯ:

Иосиф!..

ИОСИФ:

Радостная встреча.

Ну, здравствуй, Хиля, это я!..

ХИЛЯ:

О негодяй!

Теперь мне жизнь постыла,

и нет мечты, остались пыль и грязь.

Подумать только – я тебя любила!

Подумать только – замуж собралась!

Зачем жила, зачем читала книжки,

внимала робко тайнам ремесла?..

Ни дна тебе, Иосиф, ни покрышки!

А чтоб тебя холера унесла!

ИОСИФ:

Яви мне, Хиля, каплю снисхожденья,

прислушайся к трагической мольбе!

Поверишь ли, что каждый божий день я

страдал и молча думал о тебе.

Я думал о тебе, как о невесте,

я думал предложить законный брак,

и мы бы разожгли с тобою вместе

семейный наш негаснущий очаг.

Пошли со мною в дальнюю дорогу,

пусть будет путь наш долг и тернист,

но мы его осилим понемногу…

ХИЛЯ:

Ты – вор, а говорил, что программист!

ИОСИФ:

Одно другому не мешает.

Я программист, поверь мне, но –

когда в кармане ни гроша нет,

тогда и грабить не грешно.

Ты знаешь – выпивки, гулянки,

Париж, Неаполь, Амстердам…

Считай, что ваши деньги – в банке,

я их когда-нибудь отдам.

Вот станешь ты моей женою…

ХИЛЯ:

Нет, нет!

Не дамся палачу!..

ИОСИФ:

Не выступай.

Пошли со мною,

и я тебя озолочу!

У нас – любовь, и кеш в кармане,

поставим подпись и печать,

и музыканты в ресторане

нас будут песнями встречать.

Радовать…

Хочу тебя сегодня радовать…

ХИЛЯ:

Нет, ни за что! Побойся Бога!

Уйди! Не мучай! Боль в груди…

ИОСИФ:

Ах, ты не хочешь?..

Недотрога!

Кому сказал? А ну, иди!..

(ИОСИФ набрасывается на ХИЛЮ и уводит её с собой. Печальная музыка. Некоторое время сцена пуста.

Возвращается БЕНЯ без полиции и пиджака).

БЕНЯ:

Ну вот. Грабитель в магазине!

Я звал людей – напрасный труд.

И полицейских нет в помине.

Как тикет врезать – тут как тут.

Пиджак посеял, простофиля…

О дочь! Немил мне белый свет!..

Где дочь?

Где Хиля?

Хиля! Хиля!..

Кричу, зову, но Хили нет.

Она злодеем обесчещена.

Вот мой позор, моя вина!

Уже не девушка, но женщина,

от горя прячется она.

Ушла на все четыре стороны,

нет ни записки, ни следа,

и беды, чёрные, как вороны,

уже слетаются сюда.

На что мы только силы тратили?

Приходит жулик и прохвост,

и бизнес мой – к такой-то матери,

и всё идёт коту под хвост!..

На что мне свет и отопление?

Одно могу – рыдать навзрыд!..

Пойду повешу объявление,

что магазин уже закрыт.

(Вешает объявление на двери).

Гоинг аут оф бизнес!

Гоинг аут оф бизнес!..

Прощайте все – колбасы и консервы,

прощай, пирог с начинкою внутри.

Никто не будет действовать на нервы,

никто с утра не станет у двери.

Пройдут года. Никто не спросит, где я.

Но, честь свою и дочери храня,

я разыщу коварного злодея,

и он ещё попляшет у меня!

Запомни, вор, что будет месть сурова,

что в этих жилах – кровь, а не вода.

И не уйдёшь ты от суда людского,

как не уйдёшь от Божьего суда!..

(БЕНЯ сходит с ума и, шатаясь, уходит. За сценой ХОР негромко поёт:

У нашего Бени

такие пельмени…

Медленно опускается занавес.

Зрители, вытирая слёзы, выходят в фойе, обмениваются впечатлениями, пьют освежающие напитки.

Шутка сказать – опера!..)

АКТ ВТОРОЙ

(Антракт ещё не кончился, и зрители имеют возможность подышать свежим воздухом, обменяться впечатлениями и поговорить за жизнь. Повсюду слышно: «Как вам нравится Беня?», «Хиля – красавица!» и «Этому бандиту Иосифу лично я набил бы морду так, чтоб он уже не встал».

Но звенит третий звонок, и публика устремляется на свои места. Видно, что люди пришли в оперу, а не в бруклинскую школу на юбилейный концерт Нины Бродской, где перед дверью была ужасная давка, напомнившая нам посадку на поезд в Чопе. Опера – не для жлобов. Тут надо вести себя культурно и вежливо, иначе вас просто выкинут за дверь.

Оркестр уже настроился на ноту «ля», дирижёр занял своё место, взмахнул палочкой, и звучит замечательная музыка, под которую открывается занавес. Минуточку! Кто это спросил, что значит нота «ля»? Это вы спросили? И вам не стыдно? «Ля» – это такая нота, всего их семь. Мадам, почему вы мне говорите «ша»? Товарищ спросил про ноту «ля», и я ему отвечаю. Ах, я нахал? А вы – старая ведьма, и вы лучше помолчите.

На сцене – кухня русского ресторана «Арарат». Пахнет шашлыками, супом харчо и кушаньем под названием «чахохбили». Хозяин ресторана СЕНЯ играет в карты со своими друзьями ПЕТЕЙ, МИТЕЙ и ДАВИДОМ ИЗРАИЛЕВИЧЕМ. Повара МАТИЛЬДА ИОСИФОВНА и ВЕНИАМИН АРКАДЬЕВИЧ готовят вкусные блюда и поют дуэт).

МАТИЛЬДА ИОСИФОВНА:

Не храпи по ночам, не тяни на себя одеяло

и холодной ногой не касайся коленей моих.

Сколько зим, сколько лет я от этого горько страдала,

у тебя, дорогой, нехватает тепла на двоих.

ВЕНИАМИН АРКАДЬЕВИЧ:

Не ворчи, как свекровь, не теряй без причины рассудка

и в украинский борщ непромытых грибов не клади.

Сколько зим, сколько лет у меня несваренье желудка

и от жареных кур постоянно изжога в груди.

МАТИЛЬДА ИОСИФОВНА:

Я любила тебя, а теперь обливаюсь слезами.

Где же, мой дорогой, к заповедному счастью пути?

У тебя ишиас, и живот, и мешки под глазами,

даже стыдно с тобой к Рабиновичу в гости пойти.

ВЕНИАМИН АРКАДЬЕВИЧ:

Дорогая моя, ты становишься зла и сердита,

от упрёков твоих безнадёжно болит голова.

Посмотри на себя, ты не думай, что ты Афродита,

и на зеркало ты не пеняй, коли рожа крива.

МАТИЛЬДА ИОСИФОВНА и ВЕНИАМИН АРКАДЬЕВИЧ (вместе):

Этот грустный романс, где слова, к сожаленью, не новы,

можно петь без конца, не внимая обидным речам.

Пусть проходят года, были б живы мы все и здоровы,

остальное – пустяк.

МАТИЛЬДА ИОСИФОВНА:

Но не надо храпеть по ночам!..

СЕНЯ:

Друзья, вы оба на работе!

Как можно петь все дни подряд?

На вас плита. Мадам, не пойте,

а то котлеты подгорят.

И всё, убыток обеспечен.

Глядите в оба, а пока

замаринуйте мне на вечер

сто сорок порций шашлыка!

Я вам, конечно, не учитель,

но всюду нужен глаз да глаз!

Салаты не переперчите

и под борщом добавьте газ!

ВЕНИАМИН АРКАДЬЕВИЧ:

А чтоб ваш рот покрылся вавками!

Я у плиты – не новичок.

МАТИЛЬДА ИОСИФОВНА:

Чего вы, Сенечка, загавкали?

Играйте в карты, и молчок.

ВЕНИАМИН АРКАДЬЕВИЧ:

Все наши блюда будут съедены,

и вы нам вовсе не указ.

Я в Кишинёвской музкомедии

когда-то был ведущий бас!

Был награждён двумя медалями

за то, что пел на целине!

Таких, как вы, уже видали мы,

и не указывайте мне!

СЕНЯ:

Давид Израйлевич, я вас беру в свидетели:

шеф-повар и кухарка мне грубят,

а я пока ещё, как вы уже заметили,

хозяин ресторана «Арарат».

Давид Израйлевич, да где же это видано?

Они мне не друзья и не родня,

я б их давно уже уволил неожиданно,

но сердце золотое у меня.

Давид Израйлевич, нельзя сосредоточиться,

с чего зайти – не знаю, хоть убей!

ПЕТЯ и МИТЯ:

Не бойся, Сеня, заходи, с чего захочется,

а не с чего ходить – ходи с бубей!

СЕНЯ, ПЕТЯ, МИТЯ и ДАВИД ИЗРАИЛЕВИЧ (поют все вместе – это называется квартет):

Пусть тихо плещется рыбёшка в озере,

в нору вползает крот.

А карты розданы, и черви – козыри,

и дамочку – вперёд.

Эх, симпатичную да чернобровую

поставим смеха для!

А мы на дамочку, да на пиковую

положим короля!

Не испугаемся его, пузатого,

поскольку мы с тузом!

А мы не лодыри, а мы туза того

козыриком сгрызём!

Да ой вы булочки, да ой вы пончики,

шестёрки на руках!

А вы возьмите их да на погончики

и будьте в дураках!..

(По сцене ходят официанты, выполняя заказы клиентов. Официантка РОЗА присаживается на стул. Вы думаете, это легко – всё время быть на ногах?).

РОЗА:

Роняет пух старинный тополь,

собака ходит на цепи…

Где мой родной Овидиополь,

в одесской брошенный степи?

Он далеко, он вам неведом,

вам ближе речка Лимпопо,

а я была товароведом

в Овидиопольском сельпо.

Мой городок почти невидим,

но есть в названии резон –

там проживал поэт Овидий,

не то Назон, не то Берзон.

Он был наполнен божьим светом,

в его груди жила мечта,

он был красавцем и поэтом,

не вам, занюханным, чета.

Он не ругался громким матом,

не ел биточков и котлет.

Какой-то жлобский император

сослал его в расцвете лет.

А он и мухи не обидел,

писал стихи, вдыхал озон.

Мне часто снится тот Овидий,

не то Назон, не то Берзон.

Я б с ним гуляла по Бродвею,

всё б доверяла, как отцу,

ему как бедному еврею

давали б яйца и мацу.

Он всё бы кушал на здоровье,

глядел на девок молодых,

и в нашем «Новом Русском Слове»

его печатал бы Седых.

Какую б жизнь он тут увидел,

расцвёл бы пышно, как вазон!..

Прощай, мой старый друг Овидий,

не то Назон, не то Берзон!..

(Пока РОЗА поёт, квартет в составе СЕНИ, ПЕТИ, МИТИ и ДАВИДА ИЗРАИЛЕВИЧА продолжает играть в карты).

КВАРТЕТ:

Как у нашего двора

собирились мусора –

лейтенанты, капитаны и майоры.

Нам на это наплевать,

но в квартире номер пять

академик жил, ну знаете, который…

Он когда-то был орёл –

то ли бомбу изобрёл,

то ли атом добывал из водорода.

Говорил один майор –

мол, секретный разговор,

академик, мол, по сути – враг народа.

У него в дому уют,

денег – куры не клюют,

книг невидимо, и в спальне – канарейка.

Он сумел так низко пасть,

что ругает нашу власть,

и жена его, естественно – еврейка.

Мне что селезень, что гусь,

я по-чёрному тружусь

фрезеровщиком на тракторном заводе.

Опрокинешь рюмку в рот,

и пойдёт круговорот

вещества и разной жидкости в природе.

Раз приходят кореша,

на похмелку – ни гроша,

то есть, нету никаких наличных денег.

Скоро стукнет семь часов,

магазины – на засов,

тут является товарищ академик.

Весь болезненный на вид,

он нам «здрасьте» говорит,

и фуражечка на нём, и телогрейка.

Наш, советский человек –

у него в авоське хек,

и жена при нём, естественно – еврейка.

Вижу – к нам подходит он,

говорю ему: «Пардон,

погляди на наши творческие лица.

Всенародной пользы для,

академик, дай рубля,

ибо нечем, – говорю, – опохмелиться».

Академик – парень свой,

он кивает головой,

значит, выпивка маячит на орбите!

Из худого кошелька

вынимает трояка –

вот вам, граждане, пожалуйста, берите.

Я его благодарю:

«Это ж надо, – говорю, –

три рубля, старик, не медная копейка!

Ты наплюй на мусоров,

чтоб и ты нам был здоров,

и жена твоя, естественно – еврейка».

Говорю: «Майор – дурак,

никакой ты нам не враг,

ты – светило, – говорю, – и академик.

Если будут мусора

здесь маячить до утра,

я не выйду на работу в понедельник!»

Нам хватило трояка

на портвейн и два сырка –

жизнь становится и радостней и краше!

У квартиры номер пять

стали мы митинговать –

мол, свободу академику-папаше!..

Нас, конечно, сбили с ног,

усадили в воронок,

Дальше – суд и подсудимая скамейка.

Из окна глядели вслед

академик – наш сосед

и жена его, естественно – еврейка…

РОЗА:

Ой вы, бубны и прочие масти!

Вы приводите душу в азарт.

Сколько в жизни случилось несчастий

из-за карт, из-за карт, из-за карт.

Тихий ужас проходит по нервам,

вспоминаю – и свет мне не мил –

как еврей по фамилии Герман

пожилую графиню убил.

КВАРТЕТ:

Мы знаем, конечно, подобных зверей,

не надо широкой огласки!

Но чтобы – графиню и чтобы – еврей –

вы, Роза, сгущаете краски.

РОЗА:

Чтоб мне не дожить до второго числа,

не видеть по вэлферу чеки!

Я книгу недавно об этом прочла,

а книга – из библиотеки.

Пусть вам будут болячки на пузе!

Пусть вам руки отрежет хирург!

Это было в Советском Союзе,

есть там город такой – Петербург.

Там в глухом переулке Шпалерном,

при царе, до снижения цен,

жил еврей по фамилии Герман,

между прочим – он был офицер.

Не сражался в сражениях бранных,

пил простое сухое вино,

но любил погулять в ресторанах

и поигрывал в двадцать одно.

По какому-то злому капризу,

всё, что было, проигрывал он,

и в красивую девушку Лизу

был, как мальчик, безумно влюблён.

Вы сидите тут молча, разиня

ваши гнусные чёрные рты,

а у ней была тётка – графиня

со следами былой красоты.

КВАРТЕТ:

Приятно нам слушать про эти дела,

ну просто народные сказки!

Но чтобы – графиня и чтобы – была –

вы, Роза, сгущаете краски.

РОЗА:

А графиня владела секретом,

как выигрывать в двадцать одно.

Бедный Герман услышал об этом

и залез к той графине в окно.

Он залез к ней, красавец и душка,

из кармана достал пистолет

и сказал: «Дорогая старушка,

ты открой мне заветный секрет».

И графиня, не чуя злодейства,

позабыв про испуг и конфуз, –

«Ты на карты, – сказала, – надейся,

это тройка, семёрка и туз.

Верь, – сказала, – не людям, а картам!»

Закачалась, как ножка стола,

и упала с обширным инфарктом,

то есть, Богу концы отдала.

КВАРТЕТ:

Бывает, что после кошерной мацы

захочется жирной колбаски!

Но чтобы – с инфарктом и чтобы – концы –

вы, Роза, сгущаете краски.

РОЗА:

Вы неправы и в общем, и в целом!

Герман тут же принял валидол

и направился в Дом Офицеров,

и уселся за карточный стол.

Там и водка уже, и икорка,

сизый дым застилает глаза.

В руки тройка идёт, и семёрка,

нехватает для счастья туза.

Но коварна судьба и упряма!

Третья карта откроет секрет –

там не туз, а пиковая дама,

как покойной графини портрет!..

Льётся водка в стакан из графина,

скоро вешнего солнца восход…

Ах ты, старая ведьма, графиня,

офицера пустила в расход!..

КВАРТЕТ:

Ваш Герман, конечно, большой истукан,

мы скажем без всякой опаски.

Но чтоб – из графина и чтобы – в стакан?

Вы, Роза, сгущаете краски.

РОЗА:

Проиграть состоянье – не шутка,

униженье, долги и тюрьма…

Бедный Герман лишился рассудка,

то есть, просто свихнулся с ума.

Вся дрожу я, от верха до низа,

и мурашки на каждой руке…

А красивая девушка Лиза

утопилась в ближайшей реке…

СЕНЯ:

Ах, Роза, вы меня расстроили!

Расстройство, Роза, мне претит.

Такие жуткие истории

мне отбивают аппетит.

Мы все читали хрестоматии,

но не прибавилось ума.

Идите вы к такой-то матери!

Дурных, вы знаете, нема.

Мы здесь от ужина до ужина,

среди продуктов и приправ.

Клиент пришёл – иди обслуживай!

Клиент всегда хоть в чём-то прав.

(Прочие официанты снуют между тем из кухни в зал и обратно, передавая поварам новые заказы).

ВЕНИАМИН АРКАДЬЕВИЧ:

Посолим – и точка!

МАТИЛЬДА ИОСИФОВНА:

Гуляш разогрет!

ОФИЦИАНТ 1:

Четыре биточка,

один винегрет!

ОФИЦИАНТ 2:

Салат из морковки,

кусок холодца!

ОФИЦИАНТ 3:

Пол-литра «Перцовки»

и два огурца!

ОФИЦИАНТ 4:

И суп переперчен,

и зразы не так!

ОФИЦИАНТ 5:

Тресковая печень!

Котлеты! Форшмак!..

(И тут наступает момент, которого завсегдатаи оперы ждут с большим нетерпением: персонажи на сцене начинают петь все вместе и каждый о своём, как будто не слыша друг друга. Собственно, ничего удивительного в этом нет – мы все так общаемся в жизни).

ПЕТЯ:

Уйду к океану

на несколько дней…

МИТЯ:

Я встретил Татьяну,

женился на ней…

СЕНЯ:

Перила прогнулись,

течёт унитаз…

ДАВИД ИЗРАИЛЕВИЧ:

Мне доктор Маргулис

поставил байпас…

РОЗА:

Он кушает кошер,

мой муж Соломон…

ПЕТЯ:

Для ловли хорошей

ещё не сезон…

МИТЯ:

Она говорила,

что любит меня…

СЕНЯ:

Эй, кто там у грила,

добавьте огня!..

ДАВИД ИЗРАИЛЕВИЧ:

А так, без байпаса,

я жить бы не мог…

РОЗА:

Кошерное мясо,

кошерный творог…

ПЕТЯ:

Ах, звёздные ночи,

закат и восход!..

МИТЯ:

Теперь она хочет

подать на развод!..

СЕНЯ:

Продукты дороже,

и тысяча дел…

ДАВИД ИЗРАИЛЕВИЧ:

С байпасом я ожил

и помолодел!

РОЗА:

И нету здоровья,

и гибнет семья…

ПЕТЯ:

Ах, рыбная ловля,

отрада моя!

МИТЯ:

Куда мне податься

от жён и невест?

РОЗА:

Подумаешь, цаца,

трефного не ест!..

ДАВИД ИЗРАИЛЕВИЧ:

Я стрессы и шоки

сведу до нуля!

СЕНЯ:

Как много мороки,

а где прибыля?..

(Из ресторана доносится шум. Толпа клиентов вваливается на кухню).

ГУРФИНКЕЛЬ:

Вот я как двину вам рукой –

меня надолго вы запомните!

ХОР:

Ой, будет литься кровь рекой!

ГОЛЬДЕНГЕРШ:

Вы кто такой?

ГУРФИНКЕЛЬ:

Я кто такой?

Я инженер! На анэмплойменте!

ГОЛЬДЕНГЕРШ:

А я, допустим, инвалид!

ГУРФИНКЕЛЬ:

Ах, инвалид! Кого вы дурите?

ХОР:

Ой, кто-то будет крепко бит!..

ГОЛЬДЕНГЕРШ:

Но, несмотря на внешний вид,

имею сошиал секюрити!

ГУРФИНКЕЛЬ:

Кто мне сказал, что я дурак,

а также – орган анатомии?

Поверьте мне – я вам не враг…

ХОР:

Ой, мало нам ненужных драк!..

ГУРФИНКЕЛЬ:

…но врежу по физиономии!

ГОЛЬДЕНГЕРШ:

А вы не плюйте мне в глаза!

Я вам отвешу полной меркою!

Как дам по морде два раза…

ХОР:

Ой, начинается гроза!..

ГОЛЬДЕНГЕРШ:

…и вашу личность исковеркаю!

СЕНЯ:

Ну-ка, живо, Петя с Митей,

дело – пара пустяков,

вы пойдите и уймите

этих бойких мужиков.

Чтоб цела была посуда,

чтобы тихо было там!

И пусть катятся отсюда,

расплатившись по счетам!

(Входит писатель МУЛАТОВ).

МУЛАТОВ:

Ворчит жена, мала квартира,

потёртый коврик у двери…

Мне терапевт Арнольд Шапиро

сказал – не пей и не кури.

Надежды нет. Сломался стержень.

Прощайте, водка и коньяк!

Я буду в сексе невоздержан,

как безответственный маньяк.

ПЕТЯ:

Ага, Мулатов! Как супруга?

Как мама, дети? Как отец?

МИТЯ:

Шапиро знает дело туго,

сказал – и всё, пиши конец.

ДАВИД ИЗРАИЛЕВИЧ:

А зохэн вэй таким гешефтам!

Загнёшься вдруг – и кончен бал.

ХОР:

Служил Шапиро терапевтом,

Шапиро деньги загребал!..

МУЛАТОВ:

Кругом прорухи и прорехи,

и счастья нет, и плохо всем.

А это что у вас, орехи?

Пожалуй, я пол-фунта съем.

Я их могу жевать без риска,

хотя в душе – большой гурман.

Я был недавно в Сан-Франциско,

зашёл там в русский ресторан.

Официант – сердит и важен,

рукой к себе его маню.

Он говорит мне: «Что закажем?»

Я говорю: «Давай меню».

А он с меня не сводит взгляда,

в глазах – задумчивость и грусть,

и говорит: «Меню не надо,

я всё скажу вам наизусть».

Но всё запомню я едва ли,

пусть даже список невелик!..

«А что тут помнить, генацвале?

У нас всегда один шашлык…»

А здесь у вас – огромный выбор,

закусок всяческих – мильон,

салат, пельмени, мясо, рыба,

смешно сказать – филе-миньон!

Но что-то нет ажиотажа,

и Сеня, друг, повесил нос…

А кстати, как идёт продажа

тех книг, что я вчера занёс?

СЕНЯ:

Вот, ходят всякие писатели,

терзают часть моей души.

Катитесь вы к такой-то матери!

Пора готовить гуляши.

Нам ни к чему души горение,

слова, и грёзы наяву.

Жизнь – это что? Пищеварение.

Я ем, а значит – я живу.

ПЕТЯ, МИТЯ и ДАВИД ИЗРАИЛЕВИЧ:

Ты разливайся, песня, шире,

нам жизнь даётся только раз!..

МУЛАТОВ:

Как всё печально в этом мире!

За что, Господь, караешь нас?..

(МУЛАТОВ расстраивается и уходит.

Внезапно на кухне появляется программист ИОСИФ с красавицей ХИЛЕЙ, дочерью Бени).

ИОСИФ:

А у вас тут пахнет гарью!

Все продукты на виду!

СЕНЯ:

А, Иосиф! Хау ар ю?

ИОСИФ:

Сеня, хау ду ю ду?

ПЕТЯ:

Наше вам!

МИТЯ:

Привет, Иосиф!

ДАВИД ИЗРАИЛЕВИЧ:

Как успехи?

ИОСИФ:

Высший класс!

МАТИЛЬДА ИОСИФОВНА:

Где же вас холера носит?

ВЕНИАМИН АРКАДЬЕВИЧ:

Мы соскучились по вас!

РОЗА:

А он здоровьем так и пышет!

Хотите свежий бутерброд?

ИОСИФ:

Дела идут, контора пишет,

кондуктор сдачи не даёт!

ОФИЦИАНТКА СИМА:

Нет, он словами не бросается,

мужчина – форменный завал!

ПЕТЯ (МИТЕ):

Смотри, какая с ним красавица!

Вот это бабу оторвал!..

СЕНЯ:

Кто это?

ИОСИФ:

Кто? Моя невеста.

ПЕТЯ (МИТЕ):

Конфетка! Птичка! Карамель!..

ХИЛЯ:

Бандит! Мне цель твоя известна!

ИОСИФ:

Какая цель? Какая цель?

ДАВИД ИЗРАИЛЕВИЧ:

Я вам скажу как долгожитель:

важней всего – законный брак.

ОФИЦИАНТКА СИМА:

Моя невеста! Ой, держите!

Очередная просто так!..

ИОСИФ:

О Хиля, зря со мною споришь ты,

смотри – я мрачен и сердит.

ХИЛЯ:

Иосиф, ты такой напористый,

но всё равно – большой бандит.

ИОСИФ:

Мы – дроби с общим знаменателем,

и вот тебе моя рука.

Я буду нежен и внимателен,

а ты – послушена и кротка.

Пред этой жарящей и варящей

бригадой старцев и бабусь,

перед лицом своих товарищей

тебе торжественно клянусь!...

ХИЛЯ:

Клянись, клянись, что значат клятвы эти?

В них правды нет, одно собранье слов благих.

Вы все клянётесь – Розы, Мити, Пети,

Давид Израйлевич и множество других…

СЕНЯ (с восхищением):

Вот говорит! И видно, что не дура,

и сложена, как виноградная лоза.

Ах, у неё отличная фигура!

Ах, у неё большие чёрные глаза!..

ХИЛЯ:

Вот так живёшь, волнуешься и грезишь,

на пустяки уходит жизненный запал…

Со мной, мой друг, где сядешь, там и слезешь,

вали, вали, не на такую, брат, напал!

СЕНЯ:

От этих слов не будет мне спасенья,

пришла любовь и прицепилась, как лишай.

Я для друзей всегда был просто Сеня,

а для врагов – Семён Борисович Баршай.

ХИЛЯ:

Я Хиля.

СЕНЯ:

Что?

ИОСИФ:

Невеста и подруга!

Моя любимая!

ХИЛЯ:

А чтоб тебе, козёл!

СЕНЯ:

Я о такой мечтал в часы досуга!..

Как жаль, Иосиф, что не я её нашёл!

ИОСИФ:
Подайте мне подсолнечного масла,

четыре пончика и свежую халву!

СЕНЯ:

Вот отобью у этого шлемазла

невесту и своею назову!..

ХОР:

И хочется, и колется,

и множество забот.

Не надо беспокоиться,

сказал – и отобьёт.

Пускай судьба-начальница

коварна и горда –

не следует печалиться

об этом, господа!

СЕНЯ:

Не кристмас, не пасха, не праздник,

но я, бизнесмен холостой,

влюбился, как десятиклассник,

а мне уже – тридцать шестой.

Я чувства никак не осилю.

Иосиф, какого рожна?

Отдай мне красавицу Хилю,

она мне, как воздух, нужна!

Я ею навеки контужен!

Я зябну, как суслик в норе,

никто мне, представьте, на ужин

не сварит картофель-пюре.

Паркет покрывается пылью,

носков не стирает жена…

Отдай мне красавицу Хилю,

она мне, как воздух, нужна!

Ах, я от волненья краснею!

Как верный товарищ и муж,

по полному праву я с нею

приму освежающий душ.

Я спинку ей мылом намылю –

да будет чиста и нежна…

Отдай мне красавицу Хилю,

она мне, как воздух, нужна!..

ИОСИФ:

О чём ты говоришь? Да ты сошёл с ума!

ХОР:

Ой, он сошёл с ума! Неслыханное дело!

ИОСИФ:

Увидел, оценил, влюбился задарма!

Нахальству твоему, как видно, нет предела.

СЕНЯ:

Чего ты шкворчишь, как цыплёнок на блюде,

шумишь, нарушаешь режим?

Мы оба с тобою – культурные люди,

и всё полюбовно решим.

Ну, хочешь, Иосиф, я дам тебе денег?

В бюджете – солидная брешь!

Но, думаю, гордость твою не заденет

за Хилю полученный кеш.

А если не хочешь – согласен заране:

весь этот и будущий год

питайся бесплатно в моём ресторане,

включая харчо и компот!

ХОР:

Насмешки – не к месту,

ни драк и ни сцен!

Харчо за невесту –

товарный обмен.

Вот вилка и ложка –

и все чудеса.

Любовь – не картошка

и не колбаса!

ИОСИФ:

Шарап, ребята, не трезвоньте!

Спустись, мой друг, с высоких сфер.

Мне твой харчо – как рыбе зонтик,

а кеш – как зайцу пуловер.

Мне это всё смешно до колик.

Живи красиво и легко!

Давай усядемся за столик

и перекинемся в очко.

Мы все когда-то станем гнилью,

и жизнь пройдёт, как ураган…

СЕНЯ:

На что играем?

ИОСИФ:

Ставлю Хилю!

А ты?

СЕНЯ:

Я ставлю ресторан!

(Зрители настораживаются. Даже дирижёр в недоумении – как это так, играть на ресторан? Можно подумать, что он не знает сюжета оперы, что это не он репетировал с артистами три месяца и две недели. Прекрасно всё знает и придуривается).

ХОР:

Ой, не надо, не надо, Сенечка,

ты хватил уже через край!

Посиди, отдохни маленечко

и по-крупному не играй.

Обведут тебя, как незрячего,

и конец твой не будет прост.

Сколько денег и сил потрачено –

всё уходит коту под хвост.

Что ж на Хилю ты смотришь жалостно,

хоть женатым был раза три?

Ты наплюй на неё, пожалуйста,

и, как водится, разотри.

Нет от женщины пользы бизнесу,

распрощался – и был таков.

Ой, прольётся здесь крови из носу,

ой, наставится синяков!..

(ИОСИФ и СЕНЯ садятся за стол. Все прочие персонажи окружают их, наблюдая с большим любопытством, чем закончится игра).

ИОСИФ:

Сыграем?

СЕНЯ:

Сыграем.

ИОСИФ:

Решили?

СЕНЯ:

Решили.

Смотрите, враги, и смотрите, друзья –

Иосиф лишится красавицы Хили,

которая вскорости будет моя!

ИОСИФ:

Всё карты покажут, перечить нельзя им!

Дела принимают крутой оборот.

Появится скоро здесь новый хозяин

и новый порядок во всём наведёт.

ХИЛЯ:

Ты – жалкий грабитель, а ходишь в героях!

А ты – куховар, переводишь лапшу!

Играйте. Я вас ненавижу обоих!

Я в «Русское Слово» о вас напишу!..

ИОСИФ (ХИЛЕ):

Неприглядна дорога к раю,

счастье, Хиля. как соль в горсти.

Если я тебя проиграю,

ты прости меня, ты прости.

Ты свежа, молода, румяна,

но любви не сулил нам Бог.

Жаль, что это – конец романа,

я надеялся, что – пролог.

Преклоняюсь, как башня в Пизе,

перед этою красотой.

Не кляни меня. Тэйк ит изи –

я не мальчик и не святой.

Синяки получал и шишки,

рвал жасмины в чужом саду…

Ой вы, карты мои, картишки,

проиграю – с ума сойду!..

СЕНЯ:

Подайте новую колоду!

Держи.

ИОСИФ:

Банкую.

СЕНЯ:

Дай сниму.

Не суетись, не дуй на воду.

Себе.

ИОСИФ:

Тебе. Ещё кому?

ХОР (комментируя игру, но так, что игроки не слышат):

Не будет из морга

хороших вестей!

У Сени семёрка

пиковых мастей…

СЕНЯ:

Ещё.

ИОСИФ:

Даю.

СЕНЯ:

Даёшь – получим.

ИОСИФ:

Не просчитался?

СЕНЯ:

Нет.

ИОСИФ:

Ну-ну.

Ты, Сеня, вечно был везучим.

СЕНЯ:

Дай Бог опять. Ещё одну!

ХОР:

С далёкого БАМа

сердечный привет!

Червовая дама,

бубновый валет.

Спокойны и строги

глаза игроков.

У Сени в итоге –

двенадцать очков!

ИОСИФ:

Ещё не вечер и не осень,

судьба играет на трубе…

СЕНЯ:

Ещё одну! Теперь, Иосиф,

давай выкладывай себе.

ХОР:

Пляши от восторга!

Развеялся страх –

у Сени восьмёрка

и двадцать в руках!..

СЕНЯ:

Вот я сижу, волненье пряча,

от близкой радости хмельной.

Я знал, я знал – придёт удача,

и вот она уже со мной!

ИОСИФ:

Я сам себе, на всё готовый,

скажу: Иосиф, не робей!

(Открывает карту).

Что это? Туз. Какой? Трефовый.

(Берёт ещё одну карту).

А вот ещё один – бубей!

Очко!

СЕНЯ:

Очко?!.. Шлемазл!

Я проиграл! Полнейший крах!..

(Бросается на ИОСИФА, но тот отстраняет его рукой).

ИОСИФ:

Не надо, Сеня. Ты промазал.

Твой ресторан – в моих руках!

Кричишь, грубишь, в лице растерянность…

Жалей, что мама родила.

Пиши мне, Сенечка, доверенность

на все текущие дела.

Под яркой вывеской неоновой

я всё тут враз переменю.

Идёмте, Хиля Бенционовна,

обсудим новое меню.

(Уходит с ХИЛЕЙ. Уходят и все остальные, кроме СЕНИ, ПЕТИ, МИТИ и ДАВИДА ИЗРАИЛЕВИЧА).

ПЕТЯ, МИТЯ и ДАВИД ИЗРАИЛЕВИЧ:

Бедный Сеня, бедный Сеня,

это всё, конец гульбе.

В день такого потрясенья

мы сочувствуем тебе!

Горе, горе без избытку!

Ах, Иосиф – трын-трава!

Сам бандит, привёл бандитку

и качает нам права!

Ты, Семён, довольно боек,

бизнес – твой насущный хлеб.

Ты убил бы их обоих –

полегчало на душе б.

СЕНЯ (тяжело поднимается из-за стола):

Эй вы, шарап! Устал от крика я.

Глаза выходят из орбит.

Я проиграл. Обида – дикая.

Но честь – дороже всех обид!

(Достаёт из кармана большой пистолет).

Сейчас я всем вам жребий вытяну.

навязли. олухи, в зубах!..

(Стреляет в ПЕТЮ и МИТЮ).

Ба-бах! Прощайте, Петя с Митею!

(Стреляет в ДАВИДА ИЗРАИЛЕВИЧА).

Давид Израйлевич, ба-бах!..

(ПЕТЯ, МИТЯ и ДАВИД ИЗРАИЛЕВИЧ падают, как убитые. СЕНЯ остаётся один. Достаёт из ящика толстую верёвку и держит её в руках).

Что жизнь? Пустяк и околесица.

Пришла пора – суши урюк.

Мне остаётся лишь повеситься,

и, кстати, есть надёжный крюк.

Всё решено. Причина – веская,

а я раздумий не люблю.

Верёвка – прочная, советская,

вот только сделаю петлю…

(Делает петлю, забрасывает верёвку на крюк и вешается. Занавес опускается.

Зрители какое-то время сидят, подавленные происходящим, потом встают и выходят в фойе. Опера – оперой, но жизнь берёт своё. У туалета выстраивается большая очередь.

Заметно, что некоторые зрители недовольны: как это так, человек повесился, но занавес тут же закрыли, и самого интересного никто не видел. Это очень для всех нас характерно – нас хлебом не корми, а дай посмотреть на страдания другого. Зрители не понимают, что Сеня повесился не по-настоящему, а понарошке. Если бы артист, изображающий Сеню, таки да повесился, кто бы пел следующий спектакль? Нанимать на каждый спектакль нового актёра – это, знаете ли, будет очень накладно. Но – уже антракт, и можно отвлечься).

АКТ ТРЕТИЙ

(Зрители возвращаются в зал, потому что в фойе уже делать нечего. Видно, что они немного устали, но кто говорил, что слушать оперу – это лёгкое дело? Опера требует внимания и тишины. Чихать, кашлять и разговаривать – Боже упаси. Жевать пирожное? Чтоб оно уже было у вас последним! Сейчас же выйдите вон, и чтоб духу вашего не было! Нашёл место для пирожного! Что значит – не указывайте? Я этих опер прослушал уже больше десятка и знаю, что к чему. Подумаешь – он подавился! Стукните его по спине, и дело с концом. Тем более, что занавес уже поднимается.

Нарядный зал ресторана «Арарат». Большое оживление и веселье. Эмигранты празднуют свадьбы, именины, бармицвы. Оркестр исполняет репертуар. Журналист БОРЯ поёт, как недорезанный, подвыпившие гости ему подпевают).

БОРЯ:

Дайте водки, а не чаю,

дайте кешу, а не чек!

Я другой страны не знаю,

где так дышит человек!

И хоромы, и палаты,

всё – для дома и семьи!

Ой вы, Штаты мои, Штаты,

Соединённые мои!

Говорил мне друг Абраша,

на Гавайи прилетя:

«Что нам наша мазер – Раша,

нам важнее пропертя!

Если будем небогаты –

пропадём, как муравьи!»

Ой вы, Штаты мои, Штаты,

Соединённые мои!

Мы с Абрашею на пару

держим в банке интерес.

Продаю свою «Импалу»,

покупаю «Мерседес»!

Здесь дороги не горбаты,

ни ОРУДа, ни ГАИ.

Ой вы, Штаты мои, Штаты,

Соединённые мои!

Сдвинем полные стаканы,

вдарим дружно по борщу!

Приходите, тараканы,

я вас чаем угощу!

Дай нам, Боже, три зарплаты,

накорми и напои!

Ой вы, Штаты мои, Штаты,

Соединённые мои!

ЕФИМ АБРАМОВИЧ:

На свадьбу, кажется, похоже –

все веселятся, все жуют.

МАНЯ ЛАЗАРЕВНА:

Жених на месте, тёща тоже,

и музыканты тут как тут.

АБРАМ СОЛОМОНОВИЧ:

Какая ж свадьба без оркестра?

МАНЯ ЛАЗАРЕВНА:

Чтоб вы так жили много лет!

ЕФИМ АБРАМОВИЧ:

А где невеста?

АБРАМ СОЛОМОНОВИЧ:

Где невеста?

МАНЯ ЛАЗАРЕВНА:

Ушла, как видно, в туалет.

Ей надо что-то там поправить.

ЕФИМ АБРАМОВИЧ:

За ними нужен глаз да глаз!

АБРАМ СОЛОМОНОВИЧ:

Но начинать уже пора ведь!

МАНЯ ЛАЗАРЕВНА:

Ну вот, явилась! В добрый час!

ХОР:

Сегодня мы поздравим новобрачных

и выпьем пару рюмочек за них.

Людей на свете много есть удачных,

но лучше всех, по-моему, жених.

Он не развратник, не мерзавец,

он просто-напросто красавец!

Хотя в кармане ни гроша,

зато улыбка хороша,

и у него еврейская душа!

И ша.

Невеста тоже в грязь не ударяет,

гордится, что жених её таков.

Она сама и гладит, и стирает,

и знает иностранных языков.

Но помни, милая невеста,

что жениху – почёт и место!

Пускай живёт он, чуть дыша,

и не имеет барыша,

Но у него еврейская душа!

И ша.

Я вам скажу понятнее и проще:

в семейной жизни главное – любовь!

Пускай же зятя крепко любит тёща,

подружится с невесткою свекровь!

Живите весело и дружно –

а что ещё вам в жизни нужно?

И потихоньку, не спеша,

себе родите малыша,

чтоб в нём была еврейская душа!

И ша.

АБРАМ СОЛОМОНОВИЧ:

И ша! И ша! Позвольте мне как дяде…

БЕРГЕЛЬСОН:

Он – дядя? Я считал, что он – отец.

ЕФИМ АБРАМОВИЧ:

А это что? Не слива в шоколаде?

БЕРГЕЛЬСОН:

Какая слива? Это холодец.

ЕФИМ АБРАМОВИЧ:

А, холодец! Я думал, это слива.

Но всё равно, прошу подать сюда.

Тамада ЗИЛЬБЕРФАРБ:

Столичная московского разлива!

Нальём, вздохнём и выпьем, господа!

За жениха с невестою,

ой, дайте прожую,

за дружную, за честную,

за крепкую семью!

За то, чтоб были счастливы,

за кошелёк без дыр,

ещё за то, чтоб в масле вы

катались бы, как сыр!

Ой, сушит горло жажда мне,

мурашки по спине!

Ой, что-то горько, граждане,

ой, что-то горько мне!..

ХОР:

Горько! Давай, жених, вперёд!

Горько! Холера не берёт!

Гуляет наша улица,

а парочка целуется,

пускай на них любуется народ!

(Все танцуют. Официанты подходят к гостям и шопотом спрашивают,

что принести на горячее. Народ уже изрядно навеселе, не мне вам рассказывать).

ХОР:

А ну, ребята-лабухи, на скрипочках сыграйте мне,

предвидится весёлая пора.

Торговые товарищи прописаны на Брайтоне,

а в Квинсе большинство – инженера.

Тонкие натуры,

вечно мордой хмуры,

все они, представьте, пи-эйч-ди!

Если ты из Квинса –

извини-подвинься,

лучше к нам на Брайтон не ходи!

Чертёжники с дипломами нам портят всю гармонию,

они у нас, конечно, не в чести.

Ну, есть и в Квинсе личности, к примеру – Миша с Монею,

но им ещё до Брайтона расти.

Ты не с нашей кликой,

значит – не чирикай,

а не то съедим тебя живьём.

Если ты – из Квинса,

извини-подвинься,

мы тебя на Брайтон не зовём!

А ну, давайте музыку! Чего примолкли, лабухи?

Ну, кто там втихаря толкает спич?

Мы с вами не в провинции, не в Туле, не в Елабуге,

а в городе с названьем Брайтон-Бич!

Брайтонцы-маланцы,

начинаем танцы,

разойдись, другие города!

Если ты – из Квинса,

извини-подвинься,

можешь в нём остаться навсегда!

АБРАМ СОЛОМОНОВИЧ:

Как живётся вам, Берта Аркадьевна?

БЕРТА АРКАДЬЕВНА:

Как министру культуры в Кремле!

Но представьте, какая-то гадина

исцарапала мой «Шевроле».

Он стоял возле старого «Нисана».

Мы с Илюшей с работы идём –

нехорошее слово написано

на багажнике острым гвоздём!

Я в слезах, и с Илюшей истерика,

пролежал от зари до зари.

Вот, хвалёная ваша Америка,

здесь повсюду одни дикари.

Сколько сил и здоровья украдено,

сколько денег – ну просто беда!

АБРАМ СОЛОМОНОВИЧ:

Это чёрные, Берта Аркадьевна!

Ни управы на них, ни суда!

БЕРТА АРКАДЬЕВНА:

Мы, конечно, не очень учёные,

но клянусь вам – пока я жива,

никогда не поверю, чтоб чёрные

знали русские наши слова!..

МИША из оркестра:

Друзья мои, мы тут гуляем пышно,

а Фима Кац – пришей кобыле хвост –

кричит, что из-за музыки не слышно,

как дядя Гриша произносит тост.

Нам всё равно, мы можем и потише,

искусство – это жизнь, в конце концов,

и эту песню дарим дяде Грише,

приехавшему к нам из Черновцов!

ОРКЕСТР:

На Брайтоне гуляют по бордвоку,

там люди разодеты в пух и прах,

мужчины там упитаны, нивроку,

а дамы – в бриллиантах и мехах.

Там строгие законы и привычки,

куда ни плюнешь – всюду наш народ!

По Брайтону гуляет Боря Сичкин

и очень замечательно поёт:

С добрым утром, тётя Зина,

ай-яй-яй,

вам посылка из Пекина,

ай-яй-яй,

а в посылке три китайки,

ай-яй-яй,

три китайки крутят гайки,

ай-яй-яй-яй!..

(В левом углу сцены хозяин ресторана ИОСИФ подсчитывает прибыль на карманном калькуляторе. Почему ИОСИФ – хозяин? Он же выиграл ресторан в карты! Когда? Во втором акте! Где вы были всё это время? Посмотрите в либретто. Я говорю – либретто! Вы не знаете, что такое либретто? Посмотрите на него, это же какой-то неандерталец! Я говорю – неандерталец! И этого не знаете? После третьего акта подождите меня у театра, я вам всё расскажу).

ИОСИФ:

Выручка подсчитана

на исходе дня,

и теперь лежит она

в сейфе у меня.

До чего же здорово

душу веселит

трудового доллара

ненаглядный вид!

Пусть в железном ящике

тихо полежат

звонкие, хрустящие

пачечки деньжат.

Где фортуна? Вот она!

Вот он, мой кабак!

А четыре квотера

составляют бак.

(Все танцуют танец под названием «Семь-сорок»).

ХОР:

Выйдем плясать «Семь-сорок»,

нам этот танец дорог,

нам этот танец, как на сердце мёд.

Выйдем, жирок раструсим,

выпьем, потом закусим,

только бездельник нас не поймёт!

Налей-ка рюмку, Роза,

что нам стихи и проза,

что нам Спиноза, и талмуд, и коран?

А кто уставился в салат, как баран,

может не являться в ресторан!

Выйдем плясать «Семь-сорок»!

Хватит нам шуб из норок,

бизнес и деньги проели нам плешь.

Время летит, как птица,

нам ли не веселиться?

Семь раз отмерь, сорок раз отрежь.

А ну, вставайте, дамы,

не будьте так упрямы!

Для вас всегда мы и добры, и нежны.

Ну, что за танец без любимой жены?

Нам такие танцы не нужны!

Выйдем плясать «Семь-сорок»

без лишних отговорок!

Вдарь по паркету, чтоб гнулся каблук,

чтоб сами, без подмоги,

в танце ходили ноги!

Больше веселья и шире круг!

Мы славно отдыхаем,

шалом, привет, лехаим!

А ну-ка, Хаим, распрягай тарантас!

И наливай на весь Подол и Евбаз!

Дай нам Бог, чтоб не в последний раз!..

(АРКАДИЙ КОГАН танцует танго с брюнеткой БЭЛОЙ).

АРКАДИЙ:

Вся побледневшая от гриппа,

слезу на платье оброня,

как фаршированная рыба,

ты грустно смотришь на меня.

БЭЛА:

Что делать, если мучит кашель

и нехороший цвет лица?

Танцую с Коганом Аркашей,

сухим и пресным, как маца.

АРКАДИЙ:

Но что-то есть в тебе такое,

что даже грипп не укротит!

Как кисло-сладкое жаркое,

ты возбуждаешь аппетит!..

БЭЛА:

Мне надо травами лечиться

и быть с тобою начеку!

Ты – как российская горчица!

Как персик в собственном соку!..

ВМЕСТЕ:

Как много кушаний хороших!

Как много ласковых имён!

АРКАДИЙ:

Ты – мой зелёненький горошек!

БЭЛА:

А ты – мой жёлтенький лимон!

АРКАДИЙ:

Там торт уже, наверно, съеден,

а ты тут с нежностью своей!

Пошли закусим и уедем,

пока работает сабвей!..

(ОРКЕСТР продолжает любимую песню).

ОРКЕСТР:

…С добрым утром, тётя Ида,

ай-яй-яй,

вам посылка из Мадрида,

ай-яй-яй,

а в посылке три испанки,

ай-яй-яй,

три испанки гнут баранки.

ай-яй-яй-яй!...

(Между тем, часть гостей уже танцует на столах. Это ТАКСИСТЫ).

ТАКСИСТЫ:

Мы – таксисты, к баранкам приучены,

тормоз, газ, от ворот поворот!

Нас везде называют везучими.

Мы везём, если нам повезёт.

Кто на наше веселие зарится –

встань пораньше, садись и рули!

Только помни, что главное – задница,

от сиденья на ней мозоли!..

Среди нас – ни бандита, ни шкурника,

каждый третий имеет диплом.

Мы сейчас отдыхаем культурненько,

сладко кушаем, медленно пьём.

Кто на наше веселие зарится –

встань пораньше, садись и рули!

Только помни, что главное – задница,

от сиденья на ней мозоли!..

Может быть, что на вид неказисты мы,

но душой – восемнадцать карат.

Если будешь тягаться с таксистами –

по тебе погуляет домкрат!

Кто на наше веселие зарится –

встань пораньше, садись и рули!

Только помни, что главное – задница,

от сиденья на ней мозоли!..

РАБИНОВИЧ:

Я и вымыт, и побрит.

весь, как утро раннее.

А мне рэбэ говорит:

«Сделай обрезание».

Я ему: а ну, без рук!

Ходят тут, старатели!

А с чего бы это вдруг,

здрасьте вашей матери?

«Ты, – кричит, – не лук-порей

и не кактус розовый,

ты же всё-таки еврей,

дурень стоеросовый!

Сколько можно там и тут

пребывать в беспечности?

Нас, евреев, узнают

по мужской конечности!..»

Это ж чистое кино!

Убоюсь железа ли?

Но меня уже давно,

говорю, обрезали.

Отхватили чуть не треть

от родного переца!

«Это надо посмотреть

и удостовериться».

Ой, печаль в моём дому,

ой, души горение!

Я и выложил ему

удостоверение.

Рэбэ хитро щурит глаз,

к инструментам тянется:

«Можно резать много раз,

и ещё останется!..»

(ИОСИФ разговаривает с красавицей ХИЛЕЙ. Она заметно осунулась и неважно выглядит).

ИОСИФ:

Прибыля вы мои, прибыля!

Чистый кеш, а по-нашему – прафит.

Пусть мне только фортуна потрафит –

я одену тебя в соболя.

Итальянский куплю гарнитур,

полированный сверху и снизу,

мастер-чардж заведу или визу

и поеду с тобой в Сингапур.

В Сингапуре – вино и цветы,

в Сингапуре живут сингапурки,

мы там будем балдеть, как придурки,

от невиданной здесь красоты.

Или хочешь – поедем в Париж?

Монпарнас, Богоматерь, культура!..

ХИЛЯ:

Я, мой друг, не такая уж дура!

Что ты глупости мне говоришь?

Ты слёз моих вовек не отоваришь!..

ИОСИФ:

Молчи уже! Подумаешь – Кармен!

Я, Хиля, уважаемый товарищ,

надежды подающий бизнесмен.

ХИЛЯ:

Закончим эту милую беседу.

Ты врёшь мне от зари и до зари!

И никуда с тобой я не поеду,

хоть ты ко мне стихами говори!..

ИОСИФ:

Спорить, Хиля, я не стану.

Хоть ворчишь ты день-деньской,

я тебе открою тайну:

на земле весь род – людской!

В небе – птицы, в речке – тина,

в море – камбала с треской,

под землёй – песок и глина,

на земле – весь род людской!

Ходит по полю собака,

рак ползёт во мгле морской,

а в Париже и в Монако,

на земле весь род – людской!

Есть Алупка и Алушта,

есть и транспорт городской!

Трудно, Хиля, потому что

на земле весь род – людской!..

(Внезапно ХИЛЯ вздрагивает – она видит, что в залу входит её родной отец БЕНЯ. Его тяжело узнать, такой он несчастный и сумасшедший).

БЕНЯ:

Ни радости, ни счастья, ни забвенья!

Надежды нет, и жребий мой тяжёл.

ХИЛЯ:

Отец! Он здесь! О Боже!..

ХОР:

Беня! Беня!

ХИЛЯ:

Он похудел…

ХОР:

Смотрите, кто пришёл!

БЕНЯ (не замечает ХИЛИ):

Я закрыл магазин на хороший железный замок.

Ах, как раньше я жил, своё сердце доходами теша!..

Раньше даже во сне я такого представить не мог –

уж ни дочери нет, ни пельменей, ни сыра, ни кеша…

ХОР:

Икру кабачковую,

массу сырковую,

свежий крестьянский творог,

горчицу российскую

с нежной сосискою

Беня закрыл на замок!

БЕНЯ:

Я утратил покой, я вам больше не друг и не брат.

Магазин прогорел, потерялась любимая дочка.

(Официанту).

Принеси мне, сынок, двести грамм конька «Арарат»,

небольшой огурец и четыре солёных грибочка.

ХОР:

Печали – безделица,

всё перемелется,

белый придёт лимузин!

Дай нам, чтоб вот они –

сайру со шпротами,

Беня, открой магазин!

БЕНЯ:

Жизнь идёт без меня. Люди кушают хлеб и омлет

и читают с утра наше «Новое русское слово».

Говорил мне один очень даже известный поэт:

«Я люблю тебя, жизнь, что само по себе и не ново!»

(Выпивает и закусывает).

Вот за это и выпью. Опять надвигается ночь,

и жестокой судьбы надо мною мохнатая лапа.

(Замечает свою дочь ХИЛЮ).

Хиля? Чур меня! Чур! Это Хиля, любимая дочь!

Хиля! Хиля!

ХИЛЯ:

Отец!

БЕНЯ:

Здравствуй, Хиля!

ХИЛЯ (плачет):

Прости меня, папа!..

БЕНЯ:

Где ты ходишь, куда ты пропала?

Я один своё горе несу.

Среди этого шумного бала

я, как пальма в сосновом лесу.

Я скитался по плазам и стритам,

Я таскался по всем авеню.

Ты ушла с ненормальным бандитом,

но тебя я ни в чём не виню.

Это наша судьба виновата,

и я верю, злодея кляня,

что его не минует расплата,

он ещё запоёт у меня!

ХИЛЯ:

Как я намучилась!..

ИОСИФ:

Редкая дура.

Надо признаться, что корм – не в коня…

БЕНЯ (узнаёт ИОСИФА):

Что-то знакома мне эта фигура.

Тот ли бандит, что ограбил меня?

ХИЛЯ:

Как я ошиблась! Доверилась плуту!..

ИОСИФ (узнаёт БЕНЮ):

Кажется, Беня…

БЕНЯ:

Я думаю – он!

Ты мне заплатишь сию же минуту!

ИОСИФ:

Я тебя, Беничка, вышвырну вон!

БЕНЯ:

Ах ты, ничтожный бандит и грабитель!..

ИОСИФ:

Выйди немедленно!

БЕНЯ:

Я не уйду!

ХИЛЯ:

Я вас обоих прошу – прекратите!

ИОСИФ:

Мы тебя с Хилей имели в виду!

Вон уходи!..

БЕНЯ:

Не прошло и недели –

дочь потерял, прогорел магазин…

Тьфу ты, глаза бы мои не глядели!

Надо пойти принести керосин…

(Плюёт в сторону ИОСИФА и уходит. ХИЛЯ бросается за ним, но ИОСИФ удерживает её).

ИОСИФ:

Постой, ты куда?

ХИЛЯ:

Ухожу. Надоело.

ИОСИФ:

Красива, горда,

белоснежное тело…

ХИЛЯ:

Надежды увяли,

и чувства – на убыль…

ИОСИФ:

Скажи мне, не я ли

тебя приголубил?

Невестой назвал,

кандидаткою в жёны,

как дуб, наповал

твоим видом сражённый.

И шубу из минка

присматривать начал,

а ты мне, кретинка,

проклятия с плачем!..

За что на меня

обижается Беня?

Поменьше огня

и побольше терпенья!

Лишь на ноги стал –

все ко мне за деньгами.

Скоплю капитал –

рассчитаюсь с долгами.

Твой Беня получит,

что должен был взять я,

и нечто получше –

богатого зятя!

Он станет опять

всенародным кумиром,

пойдёт торговать

творогом и кефиром.

И я не позволю,

чтоб зло испытал он –

войду к нему в долю

с моим капиталом,

с холодным умом

и горячей любовью,

во-всю развернём

с прибылями торговлю!

ХИЛЯ:

Не верю, не верю!

Обманешь, забудешь!..

ИОСИФ:

Глухую тетерю

ничем не разбудишь…

Не веришь мне? Какая жалость.

Как можно жить, на всё ропща?

Наверно, ты проголодалась?

Я принесу тебе борща.

(Уходит на кухню за борщом. Пока его нет, ХИЛЯ танцует па-де-де. Не спрашивайте меня, что такое па-де-де, просто запомните это слово. Когда-нибудь потом вставите его в разговор, показав таким образом, что и вы тоже не лыком шиты.

ИОСИФ приносит тарелку наваристого борща. ХИЛЯ садится за стол, ест борщ и плачет).

ИОСИФ:

Вот борщ! Как сайра и севрюга,

он – кровь и плоть родной земли.

Но только ты его, подруга,

слезами не пересоли!

ХИЛЯ:

Куда идти и где искать отца?

Тоска, кошмар, и вообще.

Я ем, а слёзы так и катятся,

и растворяются в борще.

Ах, у людей на сердце наросты!

Где благородство, совесть, честь?..

А этот борщ – такой наваристый,

что мне его придётся съесть…

(Гостям, естественно, нет никакого дела до Хилиных переживаний. Они продолжают петь и веселиться).

ХОР:

Америка – земля моя целинная,

разбитая машина в гараже,

три бедрума, столовая, гостиная,

и туалет на каждом этаже.

Отсюда не видать коров на пастбищах,

не пахнет ни покосом, ни жнивьём.

Но есть места на всех еврейских кладбищах,

и значит, не напрасно мы живём!

Пусть дядя Сэм о нас теперь заботится,

не зря мы торопились за рубеж!

А если вдруг нагрянет безработица,

мы будем подрабатывать на кеш.

Отсюда не видать коров на пастбищах,

не пахнет ни покосом, ни жнивьём.

Но есть места на всех еврейских кладбищах,

и значит, не напрасно мы живём!

Немало лет мы прожили, как пленники,

среди чужих, недружественных рыл.

Так выпьем за Колумба, соплеменники,

за то, что он Америку открыл!

Отсюда не видать коров на пастбищах,

не пахнет ни покосом, ни жнивьём.

Но есть места на всех еврейских кладбищах,

и значит, не напрасно мы живём!..

(Раздаётся шум, звон посуды, крики женщин и детей. Таксист ГРИША дерётся с журналистом БОРЕЙ. Официантка РОЗА пытается их разнять).

ГРИША:

Куда ты прёшь, как грузовик?

Заеду в зубы, и не жалуйся!

БОРЯ:

Ты мне не нравишься, старик!

ГРИША:

Не нравлюсь, да? Скажи, пожалуйста!

Уже расстроился, хоть плачь!

Чего ты тут стоишь и щуришься?

Так изуродую, что врач

тебя не примет без иншуренса!..

БОРЯ:

Прости, старик, ты просто глуп.

Мне по душе твоя амбиция,

но утром твой холодный труп

найдёт на паркинге полиция!..

ГОЛОСА ИЗ ХОРА:

Раз кулаком – и по рогам!

А тот его – тычками мелкими!

И что за шум, и что за гам?

Эй, осторожнее с тарелками!

РОЗА:

Шестнадцать тарелок! И чашки! И блюдца!

Вы что? Ресторан – не сарай.

Сперва надерутся, потом подерутся,

а я после них убирай!

Сцепились, как будто бы делят корову,

ни совести нет, ни стыда!

А ну, разойдись подобру-поздорову,

кому говорю, господа?..

ОРКЕСТР:

С добрым утром, тётя Сима,

ай-яй-яй,

вам посылка с Хиросима,

ай-яй-яй,

а в посылке три японки,

ай-яй-яй,

три японки точат шпонки,

ай-яй-яй-яй!..

(Возвращается БЕНЯ. У него в руках канистра с керосином).

БЕНЯ:

Ну, злодей, погоди! Жажда мести во мне непреклонна!

Нет преграды тому, кто природным умом наделён!

Я принёс керосин, здесь в канистре четыре галлона,

до чего ж дорогой – доллар семьдесят пять за галлон!

Не затем надрывал я своё, извиняюсь, здоровье,

чтобы каждый бандит, усмехаясь, качал мне права!

Я устал от обид. Мне бандитов хватало во Львове.

Кто сказал, что меня размололи судьбы жернова?

Не грусти, моя дочь. Не для нас эти крики «лехаим»,

наше время придёт, мы ушедшее счастье вернём.

Пусть попляшут враги! Я сейчас подпущу петуха им

и устрою пожар! Пусть горят они ясным огнём!..

(Разливает керосин и зажигает спичку. Ресторан начинает гореть. Зрители в первых рядах партера недовольно переглядываются: как это так, берут за билеты сумасшедшие деньги, и при этом ещё устраивают пожар в двух шагах? Но волноваться не следует. Пожар в театре никогда не бывает настоящим. Был, правда, случай, когда сгорел Одесский оперный театр, но его восстановили.

Гости на сцене взволнованы, они мечутся и бегут в разные стороны. У двери давка).

АРКАДИЙ:

Там дым!

ЕФИМ АБРАМОВИЧ:

Ой, бросьте, Бога ради.

АРКАДИЙ:

Огонь!

ЕФИМ АБРАМОВИЧ:

Пустая болтовня.

Вы что, не знаете, Аркадий,

что нету дыма без огня?

Что водка лечит все хворобы,

как некий сказочный нектар?

АРКАДИЙ:

Но мы горим!

ЕФИМ АБРАМОВИЧ:

Горим? С чего бы?

Ой вей! Действительно, пожар!..

ХОР:

Пожар! Мы деньгами сорим

и над облаками парим,

но срок, что не прожит,

огонь уничтожит!

Спасайся, кто может!

Горим!

Горим! Хоть ты млад или стар,

а примешь фортуны удар!

Вот пламя нас гложет

и души корёжит!

Спасайся, кто может!

Пожар!

БЕРГЕЛЬСОН (БЭЛЕ):

Рука Москвы! Я сам из Харькова

и ясно вижу всё насквозь.

Поджог! И в этом, Бэла Марковна,

без КГБ не обошлось.

А цель их гнусной провокации –

убрать при помощи огня

весь цвет российской эмиграции –

Шапиро, Каца и меня.

ХОР:

Быстрее, быстрее!

На выход, на выход!

Спокойно! Без паники!

Что за народ?!..

МАНЯ ЛАЗАРЕВНА (АБРАМУ СОЛОМОНОВИЧУ):

Не жмите! Абрам Соломонович, вы хоть,

как даму, меня пропустите вперёд.

АБРАМ СОЛОМОНОВИЧ:

Что значит – вперёд? Говоря между нами,

у вас за меня голова не болит,

а я тут стою в пиджаке с орденами

и справку имею, что я инвалид.

ГРИША:

Папаша, шуметь не к лицу инвалиду!

Вы лучше заткнулись бы сей же момент,

а то затаю я большую обиду

и лично на вас, и на вашу гёрл-фрэнд!..

(Вбегает ИОСИФ. Очевидно, он был на кухне, потому что его не было видно).

ИОСИФ:

Ой, пылает! Ой, жара там!

Нет спасенья от огня!

(Бросается к холодильнику).

Выноси рефрижератор!

В нём продуктов на три дня!

Ну-ка, взяли! Дружно! Сразу!

Помогите!.. Ни гу-гу.

Не могу поднять, заразу,

с места сдвинуть не могу.

(Бросается к сейфу).

Сейф мой милый, сейф с деньгами!

Кто поможет? Как в лесу.

Пусть хотя бы чёрт с рогами –

я один не унесу!..

Розенфельд, Берзон, Маргулис!

Миша, Хаим, Самуил!

Что ж вы, люди. отвернулись?

Я ж кормил вас и поил!

Не такой уж я отпетый

негодяй и вертопрах!..

Всё, что было в жизни этой.

превратится в пух и прах!..

(А вокруг ИОСИФА – паника и неразбериха. Ресторан горит).

БЕРГЕЛЬСОН (РАБИНОВИЧУ):

Иди, не торопись, и не маши руками.

Кому я говорю? Бежит, как на расстрел.

Ты видишь – я несу тарелку с пирожками?

РАБИНОВИЧ:

Так бросьте пирожки!

БЕРГЕЛЬСОН:

Но я ж их не доел!..

(ИОСИФ, обессиленный, падает и медленно сгорает. При этом он поёт прощальную арию – таковы законы оперного жанра. Вспомним оперу «Отелло» композитора Верди, там Отелло душит Дездемону в течение сорока минут и тоже всё время поёт. Если это кому-то не нравится – скатертью дорога).

ИОСИФ:

Прощай, мой мир! Прощай, любовь! Но где ж ты,

призывный зов из неземных орбит?

Я весь в огне, горят мои надежды,

горят штаны, моя душа горит!..

Я жил легко, на всё хотел плевать я.

Кого винить? Увы, моя вина.

Чтож, Беня прав. Сбылись его проклятья!

Таков закон, я уплачу сполна.

Зачем пошёл, дурак, путём тернистым?

Зачем не жил, как честный эмигрант?

Зачем не стал, как люди, программистом?

Купил бы дом, будильник и сервант.

Зачем гулял, кутил, ходил по краю?

Мне не встречать рассветную зарю.

Горю, как швед, и медленно сгораю…

Ещё чуть-чуть, и я совсем сгорю…

(Сгорает. Откуда-то появляется ХИЛЯ. Где она ходила?)

ХИЛЯ:

Как тихо вдруг! В душе тревога.

Одна, как сосенка в бору.

Вот сейф открыт! В нём денег много!

И я себе их заберу!..

(Забирает деньги в сумку).

Здесь тысяч пять, аж сердцу любо!

(Замечает ИОСИФА, лежащего на полу).

Иосиф! Боже! Под столом!

Молчит, бедняга. Врезал дуба!

Совсем сгорел. И поделом!

(Появляется БЕНЯ).

Отец! Ты жив! Какое чудо!

БЕНЯ:

Повсюду пепел и зола…

Я так устал. Идём отсюда!

ХИЛЯ:

Отец, я выручку взяла!

БЕНЯ:

Ещё бы громче ты кричала!..

ХИЛЯ:

Здесь ни живой души окрест!..

БЕНЯ:

Пошли, мы всё начнём сначала!

Кто не работает – не ест.

(БЕНЯ и ХИЛЯ уходят. Сцена пуста. Ресторан продолжает гореть, пока от него не остаются одни головешки. Гибнет 18 человек, шесть тяжело пострадали. Тишина, и лишь где-то за кулисами неугомонный ОРКЕСТР продолжает любимую песню:

С добрым утром, тётя Лея,

ай-яй-яй,

вам посылка с Ракавея,

ай-яй-яй,

а в посылке Сичкин Боря,

ай-яй-яй,

Сичкин Боря выпил с горя,

ай-яй-яй-яй!…

(Входит писатель МУЛАТОВ).

МУЛАТОВ:

Какая тяжкая обуза!

Я сыт по горло, гран мерси.

Всё едут гости из Союза,

и всем подарков припаси.

Хожу на сэйлы в синагогу,

там горы всякой чепухи,

и прикупаю понемногу,

кому шампунь, кому духи.

Все надоели мне, тем паче,

что ни набраться, ни поддать.

Зато я буду жить на даче,

там тишина и благодать.

Простые сельские утехи –

гуляй. дыши открытым ртом.

(Поднимает с полу пол-фунта орехов).

А это что? Никак, орехи,

пол-фунта! Я их съем потом.

Орехи с полу взять – не кража,

да и убыток невелик.

А кстати, как идёт продажа

моих художественных книг?

Их было три или четыре…

(Замечает, что разговаривать уже не с кем).

Нет никого. И свет погас…

Как всё печально в этом мире!

За что, Господь, караешь нас?..

(МУЛАТОВ расстраивается и уходит. Медленно опускается занавес. Дирижёр в последний раз взмахивает палочкой, и щемящим душу минорным аккордом заканчивается опера.

Зрители вскакивают со своих мест и разражаются бурными аплодисментами. Раздаются крики «Браво!», «Молодцы!» и «Автора!». Никто не знает, что автора на спектакле нет, он живёт в Чикаго.

Раскрывается занавес, выходят актёры и раскланиваются. Большой успех! Усталый дирижёр уходит из оркестровой ямы за кулисы, снимает фрак и выкручивает мокрую рубаху. Музыканты складывают свои инструменты и тоже уходят.

А зрители шумной толпой двигаются на выход. Слышны возгласы: «Этот Беня – таки да молодец!», «Что у тебя слышно с финансированием?», «Паркинг стоит восемь долларов, это же обдираловка!» и «Рувим Яковлевич, передайте Соне, что деньги, которые я взял для Додика, она получит двадцать шестого числа». И где-то в Чикаго счастливый автор засыпает спокойно с мыслью о том, что его труд не пропал даром, а пробудил в людях чувства возвышающие и добрые, которых всем нам порою так нехватает).

1990 г.